Переехал я мост в 760 сажен через Волгу и рано утром подъезжал уже к Самаре. Железная дорога делает большой огиб почти в виду города, а потому вы долго можете любоваться Самарой, сидя в вагоне. Всматриваясь в город, освещенный ясным солнцем, я не мог никак понять, почему Самара имела какой-то матовый вид, почему я не видел в городе тех же красок, которые всегда бросаются в глаза при въезде в великороссийский город, и только после внимательного рассмотрения заметил, что все главы церквей и колоколен покрыты белою жестью. Поэтому белоглавая Самара и не встречала путника радостным сиянием церквей и даже под лучами солнца имела вид как бы освещенного луной.
Самара сделалась совсем большим городом. Переименованная в 1855 году из уездного в губернский город при 19.000 жителях, она разрослась в 33 года до 90.000 жителей, то есть увеличилась за это время в 4½ раза. Такой рост напоминает рост американских городов, и, действительно, Самара в известной степени имеет американский характер; это город новый, без преданий и старой культуры, везде в нем чувствуется базар и суетливость. Но несмотря на этот характер и страшный рост, в Самаре все-таки нет бойкой жизни на улицах, и сразу по первому впечатлению не скажешь, что это большой город. Но кто-то и что-то толкает Самару вперед, и она строится, обновляется и разукрашивается. Около года назад в городе открыто действие специального противопожарного водопровода, устроенного Бромлеем по американской системе. 5 сентября настоящего года открылась паровая железнодорожная ветка для подвоза товаров, 9 сентября открывается движение по Самаро-Уфимской дороге — этого начала Великого Сибирского пути. 10 октября открывается вновь устроенный прекрасный городской театр со всеми водопроводными приспособлениями, строится громадный собор, предназначенный для хранения всех исторических памятников Самары, и ждет открытия почти оконченный памятник Императору Александру II. И все это делается разом одно за другим, — как бы подгоняя друг друга.
Самара создалась и окрепла в царствование покойного Императора. Понимая это, Самара высоко чтит царя-освободителя и устраивает при публичной библиотеке зал Императора Александра II, в котором будут собраны по возможности все изображения покойного Императора, гравюры его времени, медали и все, что относится до великой эпохи его существования.
Но несмотря на стремление вперед и крупные сооружения, воздвигаемые в городе, отсутствие культуры все-таки заметно и в особенности резко проявляется в гостиницах, которые ниже всякой критики. Но клубы, дворянский и коммерческий, — нужно отдать справедливость — очень хороши и почти всегда полны. Интересно при этом заметить, что в Тамбове, Пензе и Симбирске, параллельно с дворянскими клубами, открылись клубы соединенные, то есть всесословные, и растворили в себе дворянские клубы, в Самаре же торговый класс настолько силен и богат, что образовал свой специальный коммерческий клуб, но и дворянский удержался на своей позиции и тоже не падает. Коммерческий же устроен роскошно, с великолепною залой в собственном доме.
<…>
Самарская губерния принадлежит к числу многоземельных губерний, она занимает 14 милл. десятин при 2½ милл. жителей, то есть на одного человека приходится 5,6 десятин. Принимая во внимание, что почти вся земля в губернии высокого качества, нельзя не признать, что население губернии сравнительно невелико и может свободно увеличиться еще на 1 или 2 милл. человек.
Я собрал, между прочим, интересные сведения о стоимости всех строений в Самаре, достигающей по сделанным мною расчетам до 30 милл. рублей.
По моему маршруту я должен был следовать в Симбирск, а потому в 4½ часа 5 сентября сел на пароход «Некрасов» и поплыл вверх по Волге мимо Жигулевских гор, а 6 рано утром приехал в Симбирск. Общество «Самолет» назвало четыре свои лучшие пароходы именами русских поэтов Пушкина, Лермонтова, Жуковского и Некрасова, и на каждом из этих пароходов поместило в первом классе в рубке портреты поэтов и на скромной полочке томы их произведений.
Симбирск стоит на очень высоком берегу, до 80 сажен поднимающемся над меженным уровнем реки Волги, и чтобы добраться до этой горы, приходится объезжать четыре версты. Симбирск с первого раза поражает своею опрятностью, прекрасно шоссированными улицами и каким-то уютным характером, невольно вас успокаивающим. Гостиница, в которой я остановился, дополнила первое впечатление, так что я почувствовал себя в Симбирске как будто в гостях у хорошего приятеля.
В Симбирске, как известно, был огромный пожар 29 июня, и я тотчас поехал осматривать место пожарища, чтоб уяснить себе хотя немного причину таких сплошных пожаров в наших городах.
При этом объезде я еще более был поражен тишиной и спокойствием, царствовавшими в городе. Полное отсутствие жизни на улицах, какая-то мертвая тишина в городе невольно озадачивали нового человека, и если бы не гимназисты, пробиравшиеся с сумками за спиной изучать классические языки, я мог бы подумать, что в городе вовсе нет жителей.
Действительно, Симбирск необыкновенно тихий город, и его можно серьезно рекомендовать как курорт для нервнобольных. Шоссированные улицы и отсутствие почти всякой езды по ним — условия весьма хорошие для больного человека, и если Венеция рекомендуется врачами потому, что в ней нет улиц и езды, то Симбирск может вполне заменить Венецию, так как в нем тоже езды нет, а улицы хотя и есть, но при отсутствии езды по ним шума никакого не производят.
Тишина города до такой степени поразительна, что я часто забывал, что я живу в губернском городе, в котором обитают губернатор и архиерей и существуют губернское правление, губернское акцизное управление, удельная контора, казенная палата, земская и городская управы и банки: Государственный, Дворянский, Крестьянский, Волжско-Камский, Городской и Взаимного Кредита, и, кроме того, гимназия, кадетский корпус и проч. Когда представишь себе все эти учреждения с массой служащих в них чиновников, то покажется просто невероятным, как ухитряется вся эта масса людей не ходить вовсе по улицам и каким способом сообщаются они с местом своего служения.
Знакомясь еще более с городом, я только укреплялся в моем первом впечатлении и убедился, что спокойствие на улицах имеет связь и с душевным состоянием жителей.
Побывав в восьми городах Тамбовской, Пензенской и Самарской губерний, я везде слышал жалобы и замечал какое-то беспокойство за будущее, и, изучив все русские беды, я не знал, как отделаться от напоминаний о них. В Симбирске же я встретил такое спокойствие и удовлетворение, что мне даже хотелось бы послушать о неурожаях, так как исключительные разговоры об охоте с собаками и без оных, о винте с прикупкой или без оной и о женщинах просто озадачивали меня. Каким чудом Симбирск выделился из русской земли и образовал на высокой горе оазис, населенный счастливыми людьми! Я всюду толкался, чтобы проникнуть в этот заколдованный мир и везде встречал спокойствие: все были довольны начальством и товарищами, все хвалили друг друга, и эпитеты «прекраснейший», «добрейший» не сходили с уст. Городской голова, по словам моих приятелей, имеет один недостаток — скуп на общественные расходы. Но это — достоинство, а не недостаток. Секретарь статистического комитета не давал мне статистических сведений без разрешения губернатора и потребовал, чтоб я продиктовал ему, в каких обществах я состою членом, что я писал, и аккуратно занес все это на бумажку.
Но это опять не недостаток — и указывает лишь на строгую подчиненность и сознание своих обязанностей. Словом, как я не добивался отыскать дурные стороны в некоторых людях или хотя недостатки, но от всех слышал один ответ: прекраснейший, добрейший. И думалось мне: уж не потомки ли Манилова заселили этот город и задались мечтой построить мост через Волгу, чтобы заключить оба берега в свои объятия? В дополнение к этим впечатлениям, укажу еще на одну особенность Симбирска. В Самаре дворяне называют себя земцами, а в Симбирске земцы называют себя дворянами, что очень характеризует Симбирскую губернию — это старое дворянское гнездо.
<…>
В заключение, покидая тихий город, стоящий далеко от железнодорожного пути и торгового движения, я не могу не пожелать ему продолжения его мирной жизни и, вместе, предложить подумать об устройстве от берега на гору, в город, зубчатой дороги для подъема и спуска товаров и пассажиров, как единственного средства, могущего вывести город из летаргического сна. Я думаю, что если дорога эта не будет сделана в непродолжительном времени, то Симбирск совершенно зачахнет и растеряет все грузы, которые теперь собираются к Симбирской пристани.
Только тот город может процветать, который удовлетворяет требованиям хорошего рынка для продажи и купли товаров, города же, не отвечающие этим требованиям, должны зачахнуть и уступить свое место другим городам или селам, пользующимся лучшими географическими условиями и сумевшим отстранить все затруднения для привоза и сбыта товаров.
Рано утром 14 сентября приехал я в Ставрополь. Накануне была чудная ночь при 12°, а сегодня превосходное утро. В июне месяце каждого года главное русло Волги уходит от города за пять верст, оставляя ему небольшую Воложку, а потому Ставрополь, хотя и стоит при Волге, но только во время половодья. Недавно отстроенная гостиница, в которой я остановился, была, к моему удивлению, вполне опрятна и даже удобна. С балкона, расположенного на краю города, близь Воложки, открывался такой вид, что я не мог оторваться от него. Предо мною была вода и далее Жигулевские горы. Тишина в городе и гостинице, где не было никого приезжих кроме меня, непривычная в России чистота и чудный, открывшийся предо мною вид, — все это сразу перенесло меня в Швейцарию, в которой я путешествовал раз позднею осенью и так же, как и теперь, не встречал туристов. Иллюзия была так полна, что я вспомнил мельчайшие подробности моего путешествия!
Никогда я не забуду Ставрополя и всегда останусь ему благодарен за пережитые мною воспоминания на балконе его гостиницы. Если вы любите Швейцарию, а в особенности если вы любите Россию, то приезжайте сюда пожить и отдохнуть. Не знаю, хорошо ли здесь весной, когда пред глазами несется многоводная Волга и по ней снуют пароходы, но осенью прелестно.
Ставрополь замечателен не одним видом, он сам по себе премилый городок и со всех сторон окружен сосновым и дубовым лесом, идущим вглубь на несколько верст. В одной стороне обширного соснового леса, среди деревьев, построены шестьдесят домиков для слабых и больных, которые съезжаются сюда каждый год, в сосновый лес, дышать и пить молоко и кумыс. Недавно зародилась эта маленькая колония, всего восемь лет тому назад, но уже и теперь приезжающих насчитывают до ста семейств в течение лета.
Домики состоят из двух, трех и четырех комнат с мебелью, и отдаются они от 60 до 150 руб. в лето с 1 мая по 15 сентября. Обед из трех блюд можно иметь от владельца дач по 12 рублей в месяц и 6 рублей для прислуги. Многие предпочитают готовить у себя, и это должно стоить недорого, судя по ценам на провизию: говядину от 6 до 10 к. фунт, курицу 25 к., масло чухонское 25 к. фунт, молока горшок в 2½ бутылки 10 к., стерлядь аршинную около двух рублей и т. д. Система отдельных домиков имеет свой смысл, но, бесспорно, было бы удобнее, если бы кто-нибудь решился построить большой дом и устроить в нем нечто вроде швейцарского пансиона. Тогда можно было бы поручиться, что съезд болеющих значительно увеличился бы, так как в таком пансионе можно было бы устроить все с полным комфортом и жить было бы веселее. Против такого общежития можно одно только возразить, что русские люди любят как-то обособляться или сторониться друг друга, хотя по природе весьма общительны. Но насколько я мог наблюдать, это стремление к обособленности является у нас скорее делом привычки, нежели потребности, и стоит только сделать первый шаг — и чувствуешь себя уже хорошо, а потому я вполне уверен, что швейцарский пансион мог бы иметь здесь успех и привлек бы в Ставрополь новых людей, приезжающих сюда провести несколько дней или недель.
Ставрополь, расположенный почти рядом с бойкою Самарой и с испорченным населением Сызранского уезда (это общее убеждение на Волге), сохранил патриархальность и гораздо бо́льшую чистоту нравов. Не говоря о том, что город производит самое приятное впечатление, но и жители отличаются приветливостью, а по уверению старожилов, здесь не помнят ни поджогов, ни грабежей, хотя поездки на пароходы по ночам на расстоянии пяти верст и вызывают на размышление. Интересно, что здесь почти все деревянные дома очень мило и богато изукрашены резьбой, которой я не встречал вовсе в других городах. В Ставрополе я натолкнулся на двух оригиналов, которые немножко отравили мое счастливое настроение духа. Один из них ужасно надоел мне своими расспросами о Петербурге и министрах, о числе немцев и поляков в столицах и т. п.
Бузулук стоит среди степей и имеет вид вполне степного города. Тотчас близь железной дороги вы встречаете целый город амбаров для ссыпки хлеба, их насчитывают до трехсот. Уже четыре года стоят эти амбары пустые вследствие неурожаев, но родится хлеб — и все они наполняются и еще не хватает места для ссыпки. Самарская губерния имеет большое сходство с южною частью Бессарабии: и там, и здесь делаются огромные посевы, рассчитанные исключительно на удачу, и хозяйство имеет вид биржевой игры. Пойдут вовремя дожди, будет хорошая уборка — и разом составляется состояние. Но будет засуха весной, дожди во время уборки — пропадает вся работа и даже семена. Шансов же на неудачу здесь очень много.
В 1885 году, например, с 14 апреля по декабрь месяц ежедневно шел дождик, и, несмотря на огромный урожай, убрать хлеба не могли. В прошлом и настоящем годах были страшные жары весной, и хлеб вовсе не уродился. Весной бывают иногда такие ужасные ветры, что выдувают с полей сделанные посевы, так что приходится вновь пересевать поля. Ввиду этого здесь принято оставлять на полях комья, которые, защищая от ветров, не дают им сносить семян. Когда слушаешь здешних хозяев о претерпеваемых ими бедствиях, то вчуже становится страшно, тем более что бороться с такими силами природы почти невозможно. Есть одно средство, могущее уменьшить влияние ветров и засухи, — это облесение, но для этого требуется слишком много энергии и времени.
Бузулук, несмотря, однако, на неурожаи и на пустые амбары, начинает прихорашиваться. В городе проводятся мостовые, и на центральной площади можно смело ехать, не боясь потонуть; мостятся подъезды к реке, расставлены по городу чаны с водой, и жители мечтают об обществе взаимного страхования. Жаль, что Оренбургская дорога как бы назло обошла город, и даже станцию устроила не против Бузулука. Говорят, строители поссорились с городом!
Интересная особенность Бузулука, указывающая на безлесие местности и степной ее характер, — это продажа на лесном дворе заготовленных деревянных крестьянских изб, которых я насчитал более 400. Избы эти продаются совсем готовыми, с крыльцами, дверями и рамами, так что стоит только поставить в них печи, и можно жить. Большинство этих домиков построены из осины и имеют по два окна, а часть домов сосновых в три и даже пять окон.
Между железною дорогой и городом недавно возведен женский монастырь, очень широко построившийся. Задумали монашенки выстроить и колокольню, но заложили ее таких громадных размеров, что не могли осилить, и она уже несколько лет стоит недостроенною.
Еду я все по степи и никак не могу понять ее прелести. Я чувствую ее силу и величие, но красоты не вижу. Да и немудрено. Нужно видеть степь во всех ее видах, сжиться с этою природой, и только тогда начнешь понимать ее и любить.
Оренбург, этот некогда грозный форпост, выставленный Россией против азиатских народов, имеет теперь вид самого мирного города, даже без военной окраски. Азия подружилась с Европой, и представители той и другой заняты одним общим делом — торговлей. До Оренбурга вы не чувствуете нигде близости Азии, но здесь сразу попадаете в ее глубь, и вас окружают все представители ужасной Азии, потрясавшей некогда мир и теперь мирно торгующей коврами, хлопком, шелком и пр. Да, история Оренбурга, как цивилизатора диких, уже записана в летописи и почти забыта. Слава этого города померкла пред чудными деяниями там далеко на Востоке, где еще на днях дрались и умирали люди, и где теперь выкрикивает кондуктор: «Станция Мерв, поезд стоит двадцать минут!» — раздается свисток, и локомотив уносит путника еще дальше, где не смели люди ни ходить, ни ехать.
Сила великоросса в уменье покорять азиатские племена — просто непостижима, и указывает на великую роль русского народа при дальнейшем неминуемом его сближении с Азией. В Оренбурге, например, вы видите полное братство народов. В одной повозке едут киргизы или татары, везомые русским, в другой русских везет киргиз или татарин, говорят на всех нелитературных языках, все друг друга понимают, нигде не видно ни споров, ни недоразумений. Скачут на лошадях киргизы и башкиры, медленно переваливаются на верблюдах бухарцы и хивинцы; все это двигается, шумно разговаривает и живет свободно, не стесняясь, рядом с величайшим культурным народом, могущим сразу уничтожить все эти племена.
Когда увидишь среди азиатской толпы русского человека, то и в голову не придет, чтоб он играл тут какую-нибудь роль, и кажется, что азиаты господствуют в стране. В этом «кажется», может быть, и заключается секрет колонизаторского таланта русского народа.
Но что за рожи у этих азиатов! Этих страшных рож немало, их набираются тысячи, они образуют рядом с Оренбургом целый город палаток, домиков и кибиток, и как завоеватели разъезжают по его улицам. Татары среди этой толпы являются культурным и красивым племенем, полным достоинства и сознания своего положения. Не то чувствуете вы, смотря на русского мужика; везет он на своей клячонке толпу азиатов, и вы не увидите на его лице даже проблеска какого-либо сознания. Он не ведает, что, развозя этих азиатов, он совершает величайшую миссию, доступную человеку, — мирного приобщения к цивилизации диких людей.
«В нашей деревне, — рассказывал мне подвыпивший мужик на одной волжской пристани в ожидании парохода, — каждую неделю бывают драки и ни священник, ни становой ничего не могут поделать, потому что у нас четыре сословия: чуваши, мордва, татары и русские».
Так понемногу народы делаются сословиями и сближаются все теснее друг с другом.
На другой пристани в Ставрополе я ждал четыре часа самолетского парохода и мог свободно наблюдать беседу татар с русскими. Шел веселый разговор то по-русски, то по-татарски, и ясно было, что и те и другие не стесняясь говорили на обоих языках. А когда завиделся наконец давно жданный пароход и татарин сострил над ним по-татарски: «А все-таки ведь пришел», то все покатились со смеху вместе с попадьей, которая тоже понимала татарский язык.
Значит, стушевывается уже рознь, и между «сословиями» происходит более мелкое дробление, чтобы приготовить путь к полному слиянию.
Оренбург построен очень оригинально. Ядро города — бывшая крепость — примыкает к Уралу, и от него веером раскинулись в одну сторону две слободы, откинувшие от себя как бы центробежною силой поселок, который и называется оторванным. История образования города проявляется и в постройках. Ядро города застроено почти все большими каменными домами, слободы же состоят сплошь из маленьких деревянных домов, местами построенных очень тесно. Население города достигает почти 60.000 человек, а с казачьим форштадтом, стоящим к городу ближе, чем его четвертая часть, составит около 75.000 человек. Но несмотря на размеры города и его заметный рост, вы чувствуете, что Оренбург как бы парализован. Безжизненность города и какая-то апатия жителей поражает вас с первого раза, и вы невольно начинаете искать причину этого. Видимо, город переживает страшный кризис и сам не знает, выживет ли он его. Энергия и предприимчивость оставили его, и он надеется на одно время — этого целителя всех недугов.
Действительно, над Оренбургом стряслись большие беды. Уничтожение округа заставило сразу покинуть Оренбург около 300 семейств, получавших хорошее содержание и принадлежавших к лучшей части общества. Закаспийская дорога угрожает перевести из Оренбурга весь транзит хлопка и других азиатских товаров, неурожаи в течение четырех лет уничтожили почти совершенно вывоз хлеба и, наконец, страшный пожар истребил 1.600 домов. Такие удары действительно переживать трудно, и если еще несколько лет продолжатся неурожаи и азиатская торговля действительно покинет Оренбург, то ему долго не подняться.
Ко всем бедам присоединилась в этом году и чума на скот, вследствие чего запрещена была отправка кож, что окончательно остановило здесь все дела.
На всем пути от Самары до Оренбурга только и слышались разговоры о чуме. В Самаре убивали чумный скот, народ заволновался, явились войска, в Оренбурге запрещали убивать скот ввиду запрещения отправки кож, киргизы бросились откочевывать от города, и едва-едва удалось полицеймейстеру удержать их.
Недоразумения произошли, кажется, и там и здесь: там слишком усердно убивали, здесь слишком широко запрещали убивать. Впрочем, чума такой страшный бич, что немудрено потерять голову.
Нижний и Симбирск телеграфируют не отправлять кож из Оренбурга, но кожи бывают разные. Чума на рогатом скоте, а запретили вывоз и овчинных шкур.
С огромным интересом осмотрел я пожарище в Оренбурге и собрал о нем все устные сведения, так как задался мыслью разъяснить себе причины таких громадных пожаров, уничтожающих почти целые города.
Посетив все города в здешнем крае, подвергавшиеся истребительным пожарам, именно: Симбирск, Самару, Бузулук и Оренбург, и ознакомясь как с устройством городов, так и с условиями, при которых происходят пожары, я могу сделать общий вывод о причинах, создававших эти опустошительные пожары, а отсюда заключить и о мерах, могущих помешать их возобновлению. Главная причина, способствующая большим пожарам в этих городах — это, бесспорно, ветер, бушующий здесь с особенною силой по неделям и месяцам, и уносящий вихрем все, что встречается ему на пути по его силам. Для борьбы с такими сильными ветрами и должны бы быть заготовлены соответствующие средства, но, к сожалению, средства эти везде очень слабы — нет ни достаточно воды, ни достаточно труб. Кроме того, улицы большею частью не замощены и в сырое время делаются вовсе непроходимы, в особенности на спусках к рекам. Затем, как довершение картины, одна из главных причин разорения городов — дурные распоряжения на пожарах. В одном городе распоряжался пьяный начальник, в другом все начальство отсутствовало и главным лицом в губернском городе, принявшим на себя все распоряжения на пожаре, был частный пристав, в третьем неопытный брандмейстер бросается зря в огонь и не отстаивает того, что еще не горит. Словом, везде и повсюду вы слышите рассказы о неурядице, бездеятельности, неуменье и прочее.
Независимо от всего этого, мало обращается внимания на постройки в городах: дома лепятся на дома, строятся по косогорам, так что к ним невозможно ни подойти, ни подъехать, — дворы каменных домов застраиваются вплотную деревянными надворными строениями. В провинции, должно быть, не поняли иронию грибоедовского выражения «пожар способствовал ей много к украшению» и возложили все надежды на пожар, который постепенно и очищает города.
Как действует земство, планируя деревни лишь после пожаров, так действуют и города. Впрочем, последние и после пожаров не всегда выдерживали характер и допускали вновь отступления от плана и строительного устава вследствие снисходительности или неурядицы.
В настоящее время города начинают понемногу устраивать водопроводы, мостить улицы, увеличивать пожарный обоз, но из четырех названных городов только одна Самара серьезно обезопасила себя; остальные же города далеко отстали. В Симбирске и Оренбурге существуют, например, водопроводы, но в пожарах этого года водопроводы отсутствовали. В обоих городах, и в Симбирске, и в Оренбурге, водопроводы дают мало воды, построены без расчета, и виновного в этом не отыщешь: говорят о процессах со строителями, но боятся их начинать, не зная, выиграют ли. Я уже не говорю о Бузулуке, Бугуруслане, Бугульме и иных прочих, которым, разумеется, не до водопроводов, а устроить бы мощеные съезды к рекам и озерам, замостить улицы, главным образом вдоль деревянных построек, и устроить большие чаны с водой, но не в 300 ведер, а в 1.000 и 1.500, как в Ставрополе.
В трех городах этих есть еще один серьезный ресурс против пожаров: дружное население, воспитанное на пожарах и являющееся мгновенно к началу пожара и часто кончающее его до прибытия пожарной команды. Эти волонтеры не занимаются тушением огня, а ломают соседние постройки, и это, бесспорно, самое радикальное средство против распространения пожаров. К сожалению, брандмейстеры и прочие чины часто забывают это правило и, желая отличиться, бросаются в огонь и, ничего не спасая, отнимают средства для защиты того, что могло еще быть спасено. Бесспорно, что при таких страшных пожарах, как в Оренбурге, где погибло 1.600 домов и огонь, так сказать, слизал все следы бывших построек: фундаменты, печи и прочее, можно потерять голову; но в том-то и дело, что брандмейстеров нужно выписывать из Петербурга, а не воспитывать их из новичков на своих собственных пожарах.
В Оренбургской губернии еще много свободного пространства. На 17.300.000 десятинах она имеет жителей 1.150.000 человек, то есть на одного человека приходится 15 десятин, а если исключить население городов, то более 17 десятин земли, и какой богатой земли! Но несмотря на этот источник богатства, город Оренбург захирел, дворянский клуб, прежде процветавший, несмотря на переименование в общественный, едва тянет свою жизнь, коммерческий кое-как перебивается со дня на день при самых скромных размерах. Даже маленький театр — единственное осмысленное развлечение на этой окраине — почти не посещается, несмотря на порядочные труппу и оркестр. В губернии нет ни новых судов, ни земства.
В Оренбурге жить скучно. Безжизненность царит всюду, и в людях, и в природе, и на путешественника производит тяжелое впечатление. Полное отсутствие в городе зелени придает ему какой-то серый однообразный тон, только стоящий в стороне сад, окружающий караван-сарай, немного веселит взор, но он причислен к губернаторскому дому и публикой теперь не посещается. Рассказывают, что устройство этого сада стоило огромного труда Башкирскому войску, перевозившему, независимо от деревьев, и самую землю для образования грунта. Гостиница в Оренбурге носит тоже азиатский характер. Хлопанье дверей наподобие выстрелов из пушек, топанье ногами прислуги и крик у буфета от раннего утра до поздней ночи дают мало покоя проезжим.
Пред отъездом из Оренбурга я, разумеется, посетил театр, первый театр во все время моего путешествия. Шла комедия Островского «Без вины виноватые», и, откровенно говоря, я просмотрел ее с большим удовольствием. Не касаясь самой комедии, поражающей своею правдой, отсутствием шаржа и прекрасным языком, исполнение комедии тоже было далеко не заурядное. Оркестр состоял из двенадцати человек, из которых десять были русские, равно как и капельмейстер, что меня очень удивило. В прежнее время театральные оркестры состояли сплошь из отставных музыкантов, потерявших зрение и слух, из немцев и евреев. Теперь же я встретил оркестр, состоящий почти весь из русских и вдобавок совершенно молодых людей, обучавшихся частью у частных учителей, частью в музыкальных отделениях. Это результаты деятельности наших консерваторий, воспитывающих больших артистов для столиц и малых для провинции. И нужно отдать справедливость, что маленький оркестр этот играл верно и толково.
Пользуясь открытием Самаро-Уфимской дороги, я решился проехать в Бугуруслан, Самарской губернии. На всех станциях Оренбургской и Уфимской дорог я спрашивал, не обошла ли дорога Бугуруслана, но никто не знал ничего положительного, хотя все были уверены, что дорога не могла обойти город. Но предчувствие мое оправдалось. Казенная дорога не только обошла Бугуруслан, но и Белебей, и даже не дошла до Уфы.
Бугуруслан, по статистическим сведениям за 1887 год, имеет 20.300 жителей. Между тем по виду население его никак не может превышать 15.000 человек и даже должно быть еще меньше, что и подтвердилось по наведенным мною справкам. В Бугуруслане и Бугульме (14.000 жителей) значительная часть мещан, получающих в этих городах свои паспорты, постоянно живет на хуторах в уездах, на что следовало бы обратить внимание статистическому комитету.
Бугуруслан — очень тихий город, движения никакого, и в нем доминируют собственно гуси, расхаживающие стадами по улицам, — по ночам же гуси совершенно овладевают городом и, собираясь около резервуаров с водой, гогочут во всю глотку, не обращая никакого внимания на главных владельцев города — людей, предающихся мирному сну.
После тяжелых впечатлений, вынесенных мною в Оренбурге, я с удовольствием отдохнул в Бугуруслане, где нашел спокойную и чистую келию с прислугой в лице отлично выдержанного дворового человека, и, признаюсь, нигде так хорошо не занялся, как здесь.
Хотя я пробыл в городе с небольшим сутки, но так как поезд отходил в 6 часов утра и мне нужно было выехать в 4, то я просидел всю ночь. Весь город спал, когда я проезжал по нем, и только в аптеке горели огни. В какое бы захолустье России вы ни попали, везде вы найдете аптеки в полном порядке, всегда готовые исполнять требования населения. Я думаю, что нигде в Европе нет такой хорошей организации аптек, как у нас, а потому мы должны очень осмотрительно относиться к разным проектам об уничтожении монополии, понижении таксы на лекарства и проч. Разрушить даже вековое учреждение вовсе не трудно, но создать его вновь невозможно.
У нас образовался целый класс людей, специально знакомых с аптекарским делом и им только и занимающихся. Люди эти, благодаря высокой таксе на лекарства, дорожат своим делом, весьма внимательно к нему относятся и всецело преданы ему. Они продают аптеки, покупают вновь, переезжают из города в город, но почти до конца жизни остаются верными своей профессии. Тысячи аптек в России, разбросаны они по всем местечкам и городкам, и везде свято исполняют свой великий долг. Бывали ошибки в составлении лекарства, случались и несчастия — отравления, но это капля в море сравнительно с тем огромным количеством лекарств, которые ежедневно составляются в этих маленьких лабораториях, рассеянных по всей России и всегда готовых подать помощь больному человеку.
Я потому обращаю внимание на наши аптеки, что мы часто не умеем дорожить своим хорошим, и потому еще, что, как мне кажется, аптекарское дело начинает у нас уже подрываться. В некоторых уездных городах земство, руководясь желанием удешевить лекарства, открыло свои аптеки и принудило этим закрыться бывшие в городах аптеки. Впоследствии вольные аптеки эти закрывались, и я знаю случаи, когда после таких проб города оставались вовсе без аптек. По моему мнению, может быть, и ошибочному, за аптеками необходимо сохранить монополию и высокую таксу, так как только при этих условиях аптекарское дело может быть выгодным и аптекарям не будет надобности прибегать к обманам. Земство для облегчения бедного сельского населения может продавать лекарства за удешевленную цену и даже раздавать их даром, но вряд ли следует разрешить земству открывать в городах вольные аптеки.
(Продолжение следует)
